разозлило даже реакционеров, которым казалось, что президент делает хитрый ход с целью завоевать благосклонность молодежи и прогрессивной части населения; последние, впрочем, отнеслись к мотивам президента скептически и сочли закон оскорбительным, особенно по отношению к женщинам. Некоторые даже назвали его освященной формой проституции.
– Я не поддерживаю временные браки, – сказала Махшид. – Но мужчины действительно слабее женщин, и потребность в сексе у них больше. Кроме того, – осторожно добавила она, – это выбор девушки. Никто не заставляет ее вступать во временный брак.
– Выбор девушки? – с неприкрытым отвращением произнесла Нассрин. – Странные у тебя понятия о выборе.
Махшид потупилась и промолчала.
– Некоторые мужчины, даже самые образованные, – с чувством продолжала Нассрин, – считают этот закон прогрессивным. Мне пришлось доказывать другу – мужчине, разумеется, – что закон может считаться прогрессивным, если предоставляет женщинам и мужчинам равные права. Хотите знать, насколько наши мужчины «современны»? Я имею в виду не глубоко религиозных, нет – вполне себе светских мужчин, – произнесла она и кинула в огонь апельсиновую шкурку. – Спросите их про брак. Сплошное лицемерие!
– Ни мама, ни мои тетки не выходили замуж по любви, – Ясси нахмурила лоб, – но все мои дяди утверждают, что женились по любви. Если задуматься, странно. Какой можно сделать вывод – и какой пример они нам подают? – Минуту подумав, она взбодрилась и добавила: – Полагаю, будь Остин иранкой, она бы написала: «все знают, что молодой мусульманин, независимо от того, располагает ли он средствами, должен подыскивать себе в жены девятилетнюю девственницу». – Так началась наша игра, в которой мы переделывали знаменитую первую фразу из «Гордости и предубеждения» – игра, в которую каждому читателю Остин наверняка хотелось сыграть хотя бы раз.
Веселье прервал звонок в домофон. Махшид сидела ближе всего к двери и вызвалась открыть. Хлопнула дверь подъезда, по лестнице взлетели шаги, последовала пауза. Махшид открыла дверь, и комнату огласили приветствия и смех. Вошла Саназ; она лучисто улыбалась и несла большую коробку с пирожными. Зачем ты принесла пирожные, спросила я? Сегодня не твоя очередь.
– Да, но у меня хорошая новость, – загадочно произнесла она.
– Замуж выходишь? – лениво обронила Ясси из складок мягкого дивана.
– Дай сначала сесть, – ответила Саназ и сняла длинное пальто и шерстяной шарф. Встряхнула головой, перекидывая длинные волосы на одну сторону с легкостью, присущей женщинам с красивыми волосами, и произнесла: – Похоже, снег пойдет.
Извинится ли она за опоздание, подумала я, даже несмотря на то, что у нее уважительная причина и никто ее винить не станет?
– Простите, что опять опоздала, – сказала она с обезоруживающей улыбкой, в которой не было ни капли раскаяния.
– Ты узурпировала мое право, – ответила Азин. – Обычно опаздываю я. Это мой конек.
Саназ хотела подождать с новостями до перерыва; у нас было правило – занятиям не должны мешать личные обсуждения, которые неизбежно смешивались с обсуждениями литературы во время наших встреч по четвергам. Но в этом случае даже я была слишком взбудоражена и ждать не хотела.
– Все случилось очень быстро, – объяснила Саназ, поддавшись нашим уговорам. Ее жених неожиданно позвонил и попросил ее выйти за него – мол, «не может больше ждать». Он уже поговорил со своими родителями, а те поговорили с ее родителями (не сказав ей ни слова, заметила я). Все очень обрадовались, а поскольку ее жених не мог приехать в Иран из-за призыва в армию, он попросил Саназ и ее родных приехать в Турцию. Виза в Турцию иранцам не требовалась, и поездку можно было организовать очень быстро. Саназ была в шоке. Она всегда знала, что рано или поздно это произойдет, но теперь, когда все происходило на самом деле, ей было трудно в это поверить.
– У вас камин почти погас, – сказала она, прервав собственный рассказ. – Я умею разжигать огонь. Сейчас все сделаю. – Она подложила дров в угасающий камин и энергично разворошила угли кочергой. Длинный язык пламени взметнулся вверх и погас.
В начале двадцатого века брачный возраст в Иране составлял девять лет по шариатским законам. Потом его повысили до тринадцати лет, а позже – до восемнадцати. Моя мать сама выбирала себе мужа и была одной из первых шести женщин, выбранных в парламент в 1963 году. В 1960-е, когда я росла, у меня были практически те же права, что у женщин в демократических странах Запада. Тогда никому не приходило в голову считать, что наша культура несовместима с современной демократией, что существует некая «западная» и «исламская» версии демократии и прав человека. Все хотели свободы, все жаждали иметь возможности. Поэтому мы и поддерживали революционные изменения: мы хотели иметь больше прав, а не меньше.
Накануне революции я вышла за мужчину, которого любила. В то время Махшид, Нассрин, Манне и Азин было лет по двенадцать-тринадцать, Саназ и Митра были их на несколько лет младше, а Ясси было два. Когда через пять лет родилась моя дочь, законы откатились на уровень эпохи еще до рождения моей бабушки. Первым законом, который отменили за несколько месяцев до ратификации новой конституции, стал закон «О защите семьи», гарантировавший женщинам права дома и на работе. Брачный возраст вновь снизили до девяти лет, точнее, восьми с половиной лунных лет, так нам сказали; супружеская измена и проституция стали караться забиванием камнями до смерти, а ценность женщины по закону стала вдвое меньше, чем у мужчины. На смену существующей системе юриспруденции пришли законы шариата и стали нормой. В моей юности две женщины занимали посты министров в иранском правительстве [90]. После революции их приговорили к смертной казни за «противостояние Богу» и «пропаганду проституции». Одна из них, министр по делам женщин, находилась за границей, когда грянула революция, и там и осталась, став известной активисткой, выступающей за права женщин и права человека. Другую, министра образования и бывшую директрису моей школы, где я училась в старших классах, посадили в мешок, побили камнями и расстреляли. Со временем девочки – мои девочки – начнут боготворить этих женщин; они станут для них символом надежды. Если такие женщины были у нас в прошлом, почему их не может быть в будущем?
Наше общество находилось на гораздо более высоком уровне развития, чем его новые правители, и женщины независимо от своей религиозной и идеологической принадлежности выходили на улицы и протестовали против новых законов. Они вкусили власти и не собирались отказываться от нее без борьбы. Именно тогда укоренился миф об исламском феминизме – противоречивое понятие, пытавшееся примирить концепцию прав женщин с постулатами ислама. Так у правителей появилась возможность усидеть на двух стульях: они могли назвать
